Клетка

Любовник. В этот момент загадка сцены приближается к развязке и появляется она, в первом лице.
Мать. О господи! Где? Я ее не вижу.
Муж. Синьора, маэстро говорит предположи­тельно, речь идет не о живой Клаудии.
Любовник. Я бы не проводил столь четкого разграничения. Тогда, говорит она, я ло­жусь, и — вот заключение — стол исчеза­ет. А? Ясно?
Мать. Это великолепно!
Любовник. Но и это еще не все. Внимание! Мы подходим к финалу. (Отцу, который вполголоса заговорил с Матерью.) Прошу вас!
Отец. Я только сказал жене, что как я ни пытаюсь, мне не удается увязать две эти вещи.
Любовник. Еще бы!
Психиатр. Мне тоже. Я ощущаю, что здесь есть связь, но никак не могу уловить ее.
Муж. Возможно, никакой связи и нет.
Любовник. Да будьте вы, пожалуйста, чуть-чуть потерпеливее!
Мать. А я вот спрашиваю себя, кто же хозяин стола?
Отец. Наверно, Гвидо.
Психиатр. Что — Гвидо?
Муж. Хозяин стола! Его купил я.
Любовник. Да нет же, нет!
Муж. Тогда он. (Указывает на Отца.)
Отец. По правде говоря, у меня был стол, ко­торый...
Психиатр. Ну что ж, простите, метафора за метафору, это могла быть и я.
Любовник. Да нет же, нет! Вы пошли по не­верному пути. Разгадка — рядом, под ру­кой, а вы думаете о хозяине стола. Хозяин стола завел бы нас неизвестно куда! Мо­жет быть, сказать, куда? Тут достаточно идеи стола, понимаете? Идеи того, что пред­ставляет собой центр семейной жизни, то есть привязанностей, самых дорогих при­вычек, милого ей повседневного быта: вот это и исчезает.
Муж. Ты посмотри-ка!
Мать. Это так.
П с и х и а тр. Я об этом не подумала.
Отец. Удивительно, черт возьми!
Любовник. Но заметьте, лишь после того, как Клаудиа легла, или потому, что она легла. То есть он исчезает — для нее. Иными сло­вами, она исчезает, она ложится, она уми-

рает. А это — как вы, наконец, наверно, уже поняли — и есть не что иное, как план самоубийства.
Отец. Слушайте, а ведь это замечательно, ес­ли не сказать больше. (Остальным.) А что, нет?
Мать. Меня это отнюдь не восхищает.
Отец. Объясни мне тогда ты: из-за чего, по-твоему, Клаудиа пыталась покончить с собой? По чьей вине?
Любовник. Если позволите, я бы сказал так: по вине действительности.
Мать. Какой действительности?
Любовник. Действительности! Действитель­ности. (После паузы.) Действительности.
Психиатр. Ш-шшш! Слышали?
Все поворачиваются к двери справа.
Отец. Какой-то шум.    ~
Любовник. Похоже, что шаги.
Мать. Клаудиа!
Муж.   Это  могла   быть  санитарка.
Психиатр. Но мы не видели, как она прош­
ла. И потом шаги такие медленные, такие
осторожные?    .^л^"
Пауза.
Любовник. Можно пойти посмотреть.
Все движутся по направлению к двери:
Отец. Минутку. Лучше, если пойду я один. А вы стойте здесь. (Открывает дверь, за­глядывает, входит, закрывая за собой дверь.)
Мать. Наверное, она встала. Так может быть?
Психиатр. А если подслушивала?
Любовник. Может быть, она хочет прийти сюда, к нам, поговорить вместе.
Муж. Хорошо бы. Тогда мы смогли бы изба­виться от всех сомнений, от инсинуаций, от всяких бессмысленных толкований.
Мать. Да-да, я готова. Мы все выясним. Так будет лучше. Если она придет сюда, все станет проще. (После паузы.) Боже, хоть бы музыка какая, что ли!
Муж подходит к приемнику, вделанному в заднюю стену, и нажимает кнопку. Звучит музыка, поражающая своей нелепостью. Что-нибудь из позднего романтизма в ис­полнении большого оркестра.
Муж. Вот вам и музыка.
Мать. Ах, музыка.   Что   еще,   кроме   музыки,
может быть уместно в столь драматические
моменты?!