Клетка

Отец. Потому что потом начинаются другие отношения, и, даже если в некотором смыс­ле они могут показаться отвратительными, согласие становится проще и искреннее.
Любовник. А что же Клаудиа?
Отец. Что она могла получать от меня, как не большую, огромную привязанность?
Психиатр   (Матери). Вы не согласны?
Мать. Он и — большая привязанность... даже неловко как-то, столько было во всем сла­щавости, эти ласкательно-уменьшительные слова: кроличек, кошечка...
Отец. А если я именно так выражаю свою лю­бовь?
Мать. Все эти уменьшительные, ласкательные словечки, я-то знаю по самой себе: чем их больше, тем глубже пустота в душе. На­пример, меня он сейчас зовет «козочкой». Представьте только!
Отец. Не будь истинного чувства, не было бы и уменьшительных суффиксов.
Мать. Чувства?! Твое чувство к Клаудии было пропорционально длительности твоего с ней общения. Пропорционально, ну как бы это сказать?
Муж. Обратно пропорционально.
Отец. Но зачем же так, разве я чего-нибудь для нее не делал? Конечно, может быть, иногда я не обращал на нее должного внимания, но каждый мужчина имеет свою работу, вечерами часто возвращается до-
мой безумно усталым, что тогда? Сама жизнь лишает нас возможности. Можно подумать, что мы делаем все, что хотели бы? Все эти комплексы, разочарования-Конкурсы... лекарства, которые так при­влекают своими названиями: дольфиран, бробантил, эукексон. Предметы вокруг, а ты не уверен, что это они. Стакан, что та­кое стакан? Что означает слово «стакан»?
Муж. Это надуманная проблема.
Отец. Не слишком-то верь в оболочку вещей, Гвидо! Не думай, что от них что-то оста­ется — от слов, от жестов, если за этим нет чувства, потому что чувство как раз и создает материю, точно так же, как лю­бовь, нежность изобретают тело, которое превратилось бы в ничто без чувств. (Пос­ле паузы.) Возьмем, к примеру, ножку синьоры. (Указывает на Психиатра.) Сни­мите туфлю, пожалуйста.
Психиатр снимает туфлю.
(Любовнику.) Подойдите и вы сюда, взгля­ните.
Все трое смотрят.
И чулок, если вам нетрудно.
Психиатр выполняет просьбу.
Нога...
Муж. Лодыжка...
Отец. Икры, а? Ничего. Приподнимите чуть-чуть юбку, пожалуйста.
Психиатр выполняет просьбу. Колено...
Любовник. Бедро...
Отец. Повторяем: ногти, пальцы ноги...
Муж. Ноги...
Отец. Нога, ступня, лодыжка...
Любовник. Икры...
Отец. Икры, колено: ничего, никакого чувства.
Муж. Бедро...
Отец. Бедро, а?
Пауза.
Муж. Затылок...
Отец. Затылок? Нет, ничего!
Пауза.
Мать. Да кончайте же вы, безобразники! Все трое приходят в себя.
(Психиатру.) А вы прикройтесь! Отец. Поняла по крайней мере? Как же ты мо­жешь говорить о том, что я чувствовал по

отношению к Клаудии? Откуда ты знаешь это?
Мать. По-моему, ты замечал, что она сущест­вует, только когда она приходила к тебе пожелать доброй ночи.
Отец. «Спокойной ночи, папа»,— говорила она этим своим дерзким тоненьким голоском. Шла война. Никогда больше мы не были так счастливы.
Мать. Опомнись! Она родилась   после   войны.
Отец. Я помню, как сказал, когда она роди­лась: «Какая красивая девочка!» Сказал искренне и не сюсюкая.
Психиатр. Вам нравился ее характер?
Отец. Со мной она была немного упрямой.
Мать. Не была она упрямой, просто она тебя боялась.
Отец. Скорее уж я боялся своей дочери и ее капризов.
Психиатр. Каких капризов? Какого типа?
Мать. Обычные капризы, как у всех детей.
Отец. Да, а потом девочке — двадцать лет!
Любовник. О чем вы сейчас?
Отец. О ее замужестве.
Муж. Клаудиа любила меня.