Клетка

Любовник. По крайней мере, не сразу. Ты, или обстоятельства, или присутствие Му­жа ввели меня в заблуждение. Я не ищу оправданий, боже упаси! Даже более того, чувствую себя самым виноватым из всех. (После паузы.) Прошу вас, будьте снисхо­дительны и выслушайте меня: возможно, я обнаружу перед вами чудовищные вещи. (После паузы.) Что есть мир?
Мать. Мир?
Отец. Что есть мир?!
Психиатр (Мужу). Он сейчас поведает нам, что есть мир!
Любовник. Вы смеетесь, но это тоже доказы­вает, что мы — сумасшедшие. Ловушка — там, жертвы бьются в ней, а наши глаза закрыты. Что это такое?! Это беспорядок, логикой непостижимый беспорядок. (После паузы.) Клаудиа...
Мать. Клаудиа?
Любовник. Добрая, мягкая, да? Эти ее рас­сеянные слова, а потом эта улыбка: самое беззащитное существо на земле, кто дума­ет иначе? Такой же поначалу видел ее я — идиот, слепец, бездарь. Но потом эта фра­за, когда я встретился с ней впервые...
Мать. Где?
Отец. Когда?
Любовник. Если бы я был внимателен к ней больше, чем к самому себе, я бы сразу же заметил. Интеллект! Который разделяет и объединяет, который приводит все в поря­док. Что все? Не жизнь. Жизнь — это дру­гое.
Пауза.
Мать. Ну, а Клаудиа?
Любовник. Кто?
Мать. Да Клаудиа же!
Любовник. Ах, да, простите. С самого пер­вого раза, когда мы встретились в Опере...
Отец. Что она делала?
Любовник (не понимая). В тот самый момент, когда я ее увидел?
Отец. За минуту до или после -— это не имеет значения.
Любовник. А, она шла по фойе.
Отец. Шла по фойе? В каком направлении?
Любовник. Дайте подумать: от коридора, где ложи, — к бару, мне кажется.
Пауза.
Мать (Мужу). Ты что-нибудь об этом знаешь? Отец. В конце концов это действительно интел­лектуальная деятельность. Мать. Когда это было?
Любовник. Видите ли, Клаудиа не желала иметь более четких представлений о мире. Даже те немногие, что у нее были, она стре­милась запутать. (Оглядывается по сторо­нам.) Я ясно говорю? Значит, все вокруг нас, вокруг Клаудии — это беспорядок, так?
Отец. Беспорядок, прекрасно.
Любовник. Утопии, которые держатся благо­даря власти безжалостных диктатур.
Отец. Безжалостных диктатур.
Любовник. Ярость и бунт. Наглеющая бед­ность и так далее. Так?
Отец. Согласен.
Любовник. И любовь... Разнузданная любовь как единственная ценность. Согласны?
Отец. Очень хорошо.
Любовник. Все вокруг.
Отец. Все вокруг.
Любовник   (в прострации). Все вокруг.
Мать. Послушайте, бросьте вы это, расскажите лучше о фойе.
Любовник. Вас интересует концепция уничто­жения этого общества?
Мать. Нет.
Любовник. И вавилонизма?
Мать. Вавилонизма?
Любовник. Вавилонизма, то есть...
Мать. Ни в коей мере. Прошу вас, вернемся к фойе!
Любовник. Ну ладно: фойе. Надо вам сказать, что моя единственная слабость — это Вер­ди. Я люблю «Бал-маскарад» больше «Кор­сара», «Гарольда», «Аттилы», которые то­же, в общем-то, великолепные оперы.
Муж. Ближе к делу! К делу!
Любовник. Январь тысяча девятьсот шестьде­сят шестого года. Мы сидим в партере. По­лутьма. Сосредоточенность. Из оркестровой ямы доносится глухой шум: превращение в высшем моральном смысле вот-вот совер­шится. Все застывают.
Муж. Ну уж хватит! Да что вы, не видите, что он смеется над нами?!
Любовник. Неправда.
Мать. Гвидо, держи себя в руках.
Муж. Гарольд, вавилонизм! Да плевать я хо­тел! А потом эта непристойная деклама­ция! За этой чушью нет ничего, кроме маль­чишеского тщеславия. Знаю я таких типов, этих маменьких сынков в слюнявчиках, с шоколадным пирожным и дипломчиком.