Клетка

Отец. Ах, да. Быть вместе для нас всегда ра­дость. Я разговариваю с дочерью, она —с зятем, потом дочь начинает что-то обсуж­дать с мужем, ну и так далее. Два часа полного спокойствия.
Комиссар. И с хорошим аппетитом.
Отец. Точно, с прекрасным.
Комиссар. Но не у всех. Это крошечная ма­лозначительная деталь: кто из вас четве­рых не притронулся к еде за этим обедом? Один из приборов оказался нетронутым. Я заметил это совершенно случайно, когда

заглянул в дом. Кстати, великолепный дом: несомненный вкус и, конечно, уют.
Мать. Думаю, моя дочь. Если уж откровенно, я и не заметила. Но, видите ли, синьор ко­миссар, она почти ничего не ест, ей мало надо, к сожалению, в этом смысле с ней всегда было трудно. Представьте себе, прежде чем взять ложку в руки, она ню­хает блюдо. Она из тех, кто жив, как го­ворится, духовной пищей.
Комиссар. Она как раз из тех женщин, кото­рых я особенно ценю.
Мать. Я была такой же в ее годы. Потом, знаете, как оно бывает...
Отец. Вы представляете себе Марию, этого... Модильяни? Наверняка вы спрашивали се­бя, как, впрочем, и все, а существует ли в действительности подобная женщина... с гладко причесанными волосами, с отрешен­ным взглядом, такая нежная, прямо воз­душная: так вот, моя дочь, которая, кста­ти, обладает весьма значительными спо­собностями медиума...
Комиссар. Она не ела. Она занималась чем-то другим? Ну не знаю, разговаривала, что ли, рассказывала вам нечто важное, то, что ее мучило?
Мать. Нет, она разглядывала свои руки. Она почти всегда так делает, если не разгова­ривает. У нее очень красивые руки.
Комиссар. Не запомнился ли вам еще ка­кой-нибудь ее жест — до того как она вста­ла?
Отец. Буду с вами откровенен. Я не помню да­же той минуты, когда она встала.
Комиссар. А синьора?
Мать. Вот... и я тоже нет.
Комиссар. А потом? Как вы заметили, что происходит? Вы ее видели! Она закри­чала?
Отец. Это Гвидо, мой зять. Гвидо ее увидел. Или нет, вот так: оттуда, где он сидел, он не мог ее видеть, возможно, он заметил тень на балконе, вскочил, а я побежал за ним. Когда и я оказался рядом, он был один. «Гвидо», — сказал я. Так вот, я не знал, что на балконе должна была быть моя дочь, я не знаю даже, почему я так к нему побежал. Знаете, как это бывает: видишь, кто-то бежит, и сразу решаешь, что проис­ходит что-то — пожар там, драка, может быть, есть жертвы... Я, знаете ли, часто ловлю себя на том, что будто сплю, вам это может показаться странным, как буд­то я под гипнозом, вещи теряют свою твер­дость, становятся зыбкими, наплывают со всех сторон, и возникает этот запах стоя­чей воды; волнение, которое испытывал когда-то, исчезло, кости... Да... он смотрел вниз, тогда и я высунулся наружу: Клау-диа лежала как-то скорчившись, левая но­га подвернулась внутрь и закрывала пра-
вое плечо, нет, левое, нет-нет правое. Пра­вая же нога была повернута в другую сто­рону. Да, так. Рот был чуть-чуть приот­крыт, челюсть как бы увеличилась, навер­но, от удара... к затылку прилипли густые-густые пучки травы.
Пауза.
Комиссар. Ясно. А муж? Как вы думаете, можно пригласить его на минутку сюда?
Отец. Сейчас взгляну, попробую позвать. С ва­шего позволения. (Уходит в дверь справа.)
Мать, Комиссар.
Комиссар. Эмилия!
Мать. Прошу вас!
Комиссар. Эмилия! Значит, я не ошибся. Кто бы мог подумать: шестнадцать лет спустя!
Мать. Зачем вспоминать?