Мечта о насилии

МАЯКОВСКИЙ. А какое вам, в сущности, дело, что произойдет с наганом и со мной? Я ведь расписался в получении нагана, а не в получении собственной судьбы. Теперь судьба этого орудия в моих руках. Только в моих. И ни в чьих больше.
СОТРУДНИК ОГПУ. Оружие, даже не заряженное, может, как говорится, один раз в году стрелять само по себе. Знаете эту старую охотничью байку?
МАЯКОВСКИЙ. Что вы имеете в виду?
СОТРУДНИК ОГПУ (приставляет указательный палец к собственному виску). Чик-чик, как говорится.  Наганы часто подчиняют нас себе. Я вам это говорю как сотрудник ОГПУ. Оружие обладает властью, которая заключена в нем самом. Не мы правим миром, а наши наганы.  Понимаете?
МАЯКОВСКИЙ. Нет.
СОТРУДНИК ОГПУ. Знаете, мы ведь тут, на Лубянке, не требуем, чтобы нас понимали. Мы требуем, чтобы нам верили, а это другое дело.

Снова проявляются кабинет Маяковского и два криминалиста, составляющих опись имущества.

1-Й КРИМИНАЛИСТ. Также в левом верхнем ящике стола какая-то фотография группы неизвестных в неизвестном месте… Но на обратной стороне отчетливая надпись карандашом, почерк нетвердый: Таллинн, 12 июня 1920 года. Товарищи Гиллерсон, Якобсон и Нетте. Точка. Записали?

3 СЦЕНА
НЕТТЕ

Шум прибоя. Крики чаек. Причал в порту Таллинна. У причала доктор Гиллерсон и Нетте. Они настороженно поглядывают по сторонам. Слышны крики чаек. Начинается мелкий дождь. Доктор Гиллерсон раскрывает зонтик и прикрывает им себя и Нетте.

ГИЛЛЕРСОН. А наш товарищ Якобсон что-то задерживается.
НЕТТЕ. Здесь, в порту Таллинна, достаточно просто ориентироваться. Башни Старого города отовсюду видны в любую погоду. Разве что во время тумана проблемы…
ГИЛЛЕРСОН (смотрит на круглые серебряные часы-луковицу). Где же его черти носят? Знаете, Теодор, не люблю ждать, начинаю нервничать. Ожидание рождает нехорошие мысли. А нехорошие мысли я тем более не люблю.
НЕТТЕ. А хотите, я вам расскажу свежий московский анекдот?
ГИЛЛЕРСОН. Валяйте.
НЕТТЕ. Ипподром. Все происходит во время скачки.  Лошадь под старым наездником  дьявольски трясется, и бывалый жокей, все дальше сползая на конский круп и понимая, что далее пустота, в отчаянии кричит: «Эта лошадь кончилась, пересаживаюсь на другую!».
ГИЛЛЕРСОН. По правде говоря, я ожидал от вас какой-нибудь политической пошлятины, приправленной матом, а получил вполне джентльменский анекдот. И, надо сказать, весьма жизненный.

Появляется запыхавшийся Якобсон.

ГИЛЛЕРСОН. Роман, мы уже думали, что вас схватила эстонская полиция или какие-нибудь бандиты. Хотели бежать в советскую дипмиссию.
ЯКОБСОН. То есть вы меня быстренько похоронили? А я, во время своей панихиды просто сойдя с поезда, отправился в Cтарый город и с древней крепостной стены смотрел на море и размышлял о поэзии, любви и бренности жизни. Эти размышления захватили с потрохами, так  что, каюсь, опоздал. Но и нашего корабля что-то не видно.
ГИЛЛЕРСОН. Он вот-вот подойдет. А если бы мы уплыли без вас?
ЯКОБСОН. Без таких, как я, корабли не уплывают…
ГИЛЛЕРСОН. Вот, товарищ Нетте, хочу познакомить тебя с нашим, так сказать, переводчиком – товарищем Романом Осиповичем Якобсоном. Рекомендован Народным комиссариатом иностранных дел Советской республики. И этот человек, этот рассеянный ученый, поедет с нашей миссией Красного креста для репатриации русских военнопленных из Праги!
ЯКОБСОН (играя). Я весь сгораю от стыда. Я не знаю, чем мне искупить мою вину перед революцией. Нет таких сокровищ!