Небесное вино

Д.Н. Конечно, волнуюсь. Ответы мои не лучше. Я пробовал разложить на простейшее, как студентам, когда объясняешь сложное уравнение. Картина получилась такая – родители научили меня, что такое добро, что такое зло. Это понятно, отвечают, дальше. Дальше… Несколько раз нужно было… без дураков, выбрать между одним и другим. Трудного в этом нет, если… существуешь на самом деле. Сам ведь знаешь, что должен делать. Делай, гордись этим, терпи.
Полина. Дима, когда вы всё это обсуждаете?
Д.Н. По ночам, когда же ещё. Днём суета. И ночью я храбрее, не видать никого.  Я один, их много.
Полина. Это ужас какой-то… Ты ещё и не высыпаешься…
Д.Н. (Встаёт, в возбуждении меряет шагами тесное пространство) Дальше… когда делаешь глупость или даже подлость, не размазывай слёзы по щекам, пытайся исправить, не бей себя в грудь – подлец мол, подлец. Не можешь исправить, пойми, что произошло... Один меня сразу срубил – и что не мучиться этим, что сделал, вопрошает. (Садится на диван.)  В темноте глаза горят, как у кота и я понимаю: на всё пойдёт, чтобы после мучиться. Ему так надо. Дальше я совсем скис, сполз лавиной с философского Монблана к житейским рекомендациям и байкам. Им это было интересно, а я заснул сразу, сквозь сон услышал приговор, то есть мнения разделились – конформист, дурак, или греческий герой.
Полина. Сами они дураки, ногтя твоего не стоят. А про любовь говорили?
Д.Н. Про любовь нет, про ревность пошумели немного. Сильно я их раззадорил. «Не прикидывайтесь» -  сказал один тип – «Если вы себе представите  женщину, конкретно ту, что к вам приходит», то есть тебя, «представите в объятиях другого мужчины, вам будет приятно?»
Полина. (горячо) Можно я ему в морду дам?
Д.Н. Я уже дал.
Полина. Дима!
Д.Н. Эх, Полина. Хорош я философ… Ты не думай, он раз десять меня спросил. Я ему честно ответил, я не мазохист, неприятно. А он настаивает, вы представьте, говорит… и к подробностям  перешёл. Вот я и не выдержал. Может и хорошо, что дал.
Полина. Конечно, хорошо, не жалей.
Д.Н. Он сразу на поправку пошёл, победителем себя почувствовал, рассуждал про то, что обманываться легче, чем знать правду. Я извинился за ночное, мы все с градусниками лежали, пробуждались к новому дню, и говорю ему: что вы называете правдой, это ведь просто ваше воображение, фантазия. Он безупречно, с философской точки зрения ответил. Для кого фантазии, говорит, а для меня – жизнь.
Полина.  Дима, а почему ты из-за «греческого героя» расстроился, из-за пафоса?
Д.Н. Из-за глупости. Получается, что каждый, кто живёт, а не бьётся в падучей, оплакивая собственную неизбежную кончину… греческий герой? Я пойду поваляюсь… А ты езжай домой, поздно. Четырнадцатого дождись, вернее всего. А это… (Забирает пиджак и платок.) я конфискую.
Полина. Так что… мне уходить?
Д.Н. Конечно, моя хорошая. Я тебе позвоню, когда ты доберёшься.
Полина. (Просияв) Правда?
Д.Н. Я когда-нибудь лгал вам, Поликсена?
Полина. Никогда.
Д.Н. (по-мальчишески оглянувшись по сторонам) Целоваться будем?
Полина. Давай!
Полина обнимает его, свет на  площадке-«больница» гаснет, занавес закрывается.

У навеса.
Полина. Он не позвонил мне. Ему не дала позвонить сестра…
Люба. Мерзавка…