Понедельник после чуда

ДЖОН. Почему вы не хотите разговаривать со мной? Почему?
АННИ. Вы еще слишком молоды.
ДЖОН. Ну и что?! Вы-то чего так взбешены?
АННИ. Я? Вовсе нет.
ДЖОН. Нет?
АННИ. Конечно, нет! Просто у меня уже нет никаких сил слушать о гениальности, опорой и фундаментом которой являюсь... я. Ну сколько можно быть опорой и фундаментом?! Тем более – гениальности! Ненавижу это слово!
ДЖОН. Я только лишь процитировал вашего доброго доктора... Выслушайте меня, прощу вас! Главы, написанные Хэлен, очаровательны своей наивностью, чистотой, однако ваши записки – клянусь, это выдающийся вклад в современную педагогику! И хватит быть такой чертовски скромной!
АННИ. Да – скромной, и только такой!
ДЖОН. Ну правда – достаточно... Походили в скромницах и хватит. Теперь мой долг рассказать всем именно о вашем вкладе. О том, что сделали и делаете – вы! И все, что я знаю...
АННИ (перебивает). А сколько вам еще неведомо... Это, право, еще одна книга.
ДЖОН. Ну так расскажите! Я готов написать и другую.
Пауза.
АННИ. Я была никем до встречи с Хэлен. И все это – толь­ко любовь, захлестнувшая меня... Что еще может даровать этот мир?! Ее семья... Они долго не хотели оставить нас в покое... Знаете ли вы, что ее родной отец хотел показывать Хэлен за деньги?
ДЖОН. Не может быть.
АННИ. Может. Известность. Деньги. Слава. Это будоражит, толкает к безумным поступкам. Учителя из Перкинса настолько завидовали нам, что пошли на унизительный для нас экзамен, обвиняли нас с Хэлен бог знает в каких грехах... В Кембридже к ней вообще относились как к некоему собственному достижению, этакому неодушевленному предмету, символизирующему небывалый успех и еще более небывалые перспективы... А меня – просто вышвырнули вон оттуда, чтобы не мешалась... Я только и делаю, что пытаюсь уберечь Хэлен от все новых и новых поклонников, которым, в сущности, до нее самой нет дела... Я смертельно устала от славы...
ДЖОН. И немножко – от зависти?
АННИ. И это тоже... Пятнадцать лет находиться в тени ее популярности... И прибавьте к этому пятнадцать лет гробовой тишины. Молчания. Ну что, не складывается образ ангела во плоти? Я такой и не была и не буду, я говорю и делаю то, что думаю, и то, что хочу, потому меня так не любят люди... Вы убеждены, что я просто до патологии скромна?! А известно ли вам, как я жадно и настойчиво добивалась успеха? Я ведь постоянно находилась с ней рядом: в классе, переводя каждое слово, произносимое этими выученными идиотами, на всех занятиях, всех и всегда! Вы не найдете в нашей стране и десятка учителей, кто бы столько сил отдавал этому неимоверно трудному делу... Хотя я великодушно оставляю дверь открытой для остальных девяти...
ДЖОН. Вот про все это я и хотел написать в своей книге.
АННИ. Да что вам далась эта книга? Чему она поможет?
ДЖОН. Она принесет успех и славу нам обоим, между прочим, я тоже тщеславен и еще больше вас.
АННИ. Не равняйте меня с собой. Все, что я из себя представляю в настоящий момент, – тридцати шестилетняя женщина...
ДЖОН. Тридцать семь.
АННИ. Тридцать шесть. До вторника.
ДЖОН. А ведете себя точно дитя.
АННИ. Я никогда не была ребенком... Мое детство прошло там, где с трудом выживают взрослые...
Пауза.
Я никогда не учила Хэлен, просто именно благодаря ей я сделалась впервые в жизни ребенком... Ее детство стало и моим... Это – чудо! И всякий раз я сознавала, что, давая ей почувствовать жизнь, ощутить свет, я давала жизнь и самой себе...
ДЖОН. Но этого недостаточно.