Работа актера над собой 1

Пусть и актер интересуется на сцене тем, чему он может поверить, а то, что этому мешает, пусть остается незамеченным. Это поможет забыть о черной дыре портала и об условностях публичного выступления.
Вот когда вы дойдете в искусстве до правды и веры детей в их играх, тогда вы сможете стать великими артистами.
…………………19……г.
Аркадий Николаевич говорил:
– Я сказал вам в самых общих чертах о значении и о роли правды в творческом процессе. Теперь поговорим о неправде, о лжи на сцене. Хорошо обладать чувством правды, но также надо иметь и чувство лжи. Вас удивляет, что я разделяю и противопоставляю эти два понятия. Я это делаю потому, что сама жизнь этого требует.
Среди руководителей театров, артистов, зрителей, критиков много таких, которые любят на сцене только условность, театральность, ложь.
У некоторых это объясняется плохим, извращенным вкусом, у других – пресыщенностью. Последние, наподобие гастрономов, требуют на сцене острого, пикантного: они любят приправы в постановке и игре артистов. Нужно «особенное», чего нет в жизни.
Реальная действительность им надоела, и они не желают встречаться с нею на подмостках.
«Только не так, как в жизни», – говорят они и, чтобы уйти от нее, ищут на сцене побольше изломов.
Все это оправдывается учеными словами, статьями, лекциями, придуманными модными теориями, якобы вызванными их изысканным пониманием тонкостей искусства. «В театре нужно красивое! – говорят они. – Мы хотим отдыхать, веселиться, смеяться на спектакле! Мы не хотим там страдать и плакать». «Довольно горя и в жизни», – говорят другие.
В противоположность этим людям есть много руководителей театров, артистов, зрителей, критиков, которые любят и признают на сцене только жизненность, естественность, реализм – правду. Эти люди хотят нормальной и здоровой пищи, хорошего «мяса», без пикантных и вредных «соусов». Они не боятся сильных, очищающих душу впечатлении в театре; они хотят там плакать, смеяться, переживать, косвенно участвовать в жизни пьесы. Они хотят на сцене отражения подлинной «жизни человеческого духа».
Прибавьте к сказанному, что и в том и в другом случае бывают перегибы, при которых острота и изломы доводятся до пределов уродства, а простота, естественность доходят до предела ультра-натурализма.
Как первая, так и вторая крайности граничат с самым плохим наигрышем.
Все сказанное вынуждает меня отделять правду от лжи и говорить о них порознь. Но любить или ненавидеть их – это одно, и совсем другое… Впрочем… – спохватился Аркадий Николаевич и, после паузы, не докончив начатой фразы, обратился к Дымковой и Умновых:
– Сыграйте нам вашу любимую сцену «с пеленками» из «Бранда».
Они исполнили приказание с трогательной серьезностью, но и с обычным трудом и «потом».
– Скажите мне, – обратился Аркадий Николаевич к Дымковой, – почему вы сейчас были робки и по-любительски неуверенны?
Дымкова молчала, ежилась и потуплялась.
– Что вам мешало?
– Не знаю! Не так играю, как чувствую… Скажешь слово – и хочется вернуть сказанное.
– Почему же это так? – расспрашивал ее Аркадий Николаевич, пока, наконец, она не призналась в панической боязни фальши и наигрыша.
– А! – схватился за эти слова Торцов. – Вы боялись лжи?
– Да, – призналась Дымкова.
– А вы, Умновых? Почему в вашей игре столько старания, пыжания, тяжести, томительных пауз? – допрашивал Торцов.
– Глубже забрать, проникнуть хочется… живое чувство, слово в себе зацепить… чтобы человек был… чтобы душа билась, трепетала… поверить надо, убедить…